Неточные совпадения
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три
сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты
играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина
сын приехал в отпуск и
с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Этот прямой и непосредственный родственник неба, брат,
сын или племянник луны мог бы, кажется, решить, но он сидит
с своими двенадцатью супругами и несколькими стами их помощниц, сочиняет стихи,
играет на лютне и кушает каждый день на новой посуде.
…Тихо проходил я иногда мимо его кабинета, когда он, сидя в глубоких креслах, жестких и неловких, окруженный своими собачонками, один-одинехонек
играл с моим трехлетним
сыном. Казалось, сжавшиеся руки и окоченевшие нервы старика распускались при виде ребенка, и он отдыхал от беспрерывной тревоги, борьбы и досады, в которой поддерживал себя, дотрагиваясь умирающей рукой до колыбели.
Теперь молодая женщина
играла ее
с сознательным расчетом на другую победу: она желала сильнее привлечь к себе маленькое сердце своего
сына, увлеченного хохлацкою дудкой.
Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле
играть и бесчинничать
с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия.
Нагнувшись над
сыном моим,
Улыбку малютки родного
Запомнить старалась;
играла я
с ним
Печатью письма рокового.
Недобрую шутку
сыграл англоман
с своим
сыном; капризное воспитание принесло свои плоды.
— Никогда я
с тобой не
играла, — произнесла Мари серьезно, — а всегда тебе желала счастья, как желала бы его собственному
сыну.
В остальную часть дня Александра Григорьевна,
сын ее, старик Захаревский и Захаревский старший сели
играть в вист. Полковник стал разговаривать
с младшим Захаревским; несмотря на то, что
сына не хотел отдать в военную, он, однако, кадетов очень любил.
— Да я уже и жду! — спокойно сказал длинный человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать. Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз
играла веселая искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой,
с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее
сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее...
С притворною злобою стал говорить он о ненавистных ему людях
с своим лакеем, которого
играл задушевнейшим образом Михеич, особенно когда ему надобно было говорить о г-же Миллер; но трагик
с мрачным спокойствием выслушивал все рассказы о ее благодеяниях старому нищему, которому, в свою очередь, дав тайно денег на выкуп
сына, торжественно ушел.
Да, это было так. Мне удалось узнать, что еще жива В.А. Нащокина и ютится где-то в подмосковном селе Всехсвятском. Я нашел ее на задворках, в полуразрушенном флигельке. Передо мной на ветхом кресле сидела ветхая, ветхая старушка, одна-одинешенька. Ее
сын, уже
с проседью, я видел его после на скачках в потрепанном виде, был без места и ушел в Москву, а его дети убежали
играть.
Отерев мокрые пальцы свои о засученные полы серой шинели, Ваня прошел мимо детей, которые перестали
играть и оглядывали его удивленными глазами. Ребятишки проводили его до самого берега. Два рыбака, стоя по колени в воде, укладывали невод в лодку. То были, вероятно,
сыновья седого сгорбленного старика, которого увидел Ваня в отдалении
с саком на плече.
Кручинина. Мне ничего не стоит перенестись за семнадцать лет назад; представить себе, что я сижу в своей квартире, работаю; вдруг мне стало скучно, я беру платок, накрываюсь и бегу навестить
сына;
играю с ним, разговариваю. Я его так живо представляю себе. Это, должно быть, от того, что я не видала его мертвым, не видала в гробу, в могиле.
Елена сходила в детскую и, взяв там на руки маленького своего
сына, возвратилась
с ним снова в кабинет князя, уселась на диване и начала
с ребенком
играть, — положение, в котором князь, по преимуществу, любил ее видеть.
— А, чорт… Я сдаюсь… Я сегодня не могу совсем
играть… Не до игры… Так вы говорите?.. того… Мне ведь не
с кем посоветоваться… жена умерла… Если бы у меня был
сын, тогда того… было бы просто: определил в полк, и кончено. А тут… дочь… Родных никого… Ну, что толковать! Пойдем пить чай…
Я
с удовольствием вспоминаю тогдашнее мое знакомство
с этим добрым и талантливым человеком; он как-то очень полюбил меня, и когда, уезжая из Москвы в августе, я заехал проститься, месяца два перед этим не видавшись
с ним, он очень неприятно был изумлен и очень сожалел о моем отъезде, и сказал мне: «Ну, Сергей Тимофеич, если это уже так решено, то я вам открою секрет: я готовлю московской публике сюрприз, хочу взять себе в бенефис „Эдипа в Афинах“; сам
сыграю Эдипа,
сын — Полиника, а дочь — Антигону.
Мольер. Ах, сердце человеческое! Ах, куманек мой, ах, король! Король ошибся: ты актер первого ранга, а в сыщики ты не годишься — у тебя сердце неподходящее. Об одном я сожалею — что
играть мне
с тобой не придется долго. Спустили на меня, мой
сын, одноглазую собаку — мушкетера. Лишил меня король покровительства, и, стало быть, зарежут меня. Бежать придется.
Мать
с восторгом рассказывала, что Паша
с превосходным характером; и действительно, ребенок был необыкновенно тих, послушен и до невероятности добр:
сын ключницы, ровесник Павла, приходивший в горницу
играть с барчонком, обыкновенно выпивал у него чай, обирал все игрушки и даже не считал за грех дать ему при случае туза...
Вдруг Яковлев вздумал
сыграть „
Сына любви“, роль, которую всегда
играл я
с успехом: забасил, задекламировал и скорчил героя вместо простого солдата.
«Когда я приехал из Москвы в Петербург, — так говорил Шушерин, — по вызову здешней дирекции, для поступления в службу на императорский театр, мне были назначены три дебюта: „
Сын любви“, „Эмилия Галотти“ и „Дидона“, трагедия Княжнина, в которой я
с успехом
играл роль Ярба.
Мишу это оскорбляло, и Акулина Андреевна не могла оставаться равнодушной к такому нарушению приличий; она обыкновенно подзывала к себе поповича и поучала его следующим образом: «Ты, толоконной лоб, ты помни, дурак, и чувствуй,
с кем я тебе позволяю
играть; ты ведь воображаешь, что Михайло-то Степанович дьячков
сын».
Он обернулся к ней. На губах ее
играла усмешка, незнакомая ему, и вся она — круглая, мягкая и свежая, как всегда, в то же время была какая-то новая, чужая. Она переводила свои зеленоватые глаза
с отца на
сына и грызла арбузные семечки белыми мелкими зубами. Яков тоже
с улыбкой рассматривал их, и несколько неприятных Василию секунд все трое молчали.
Свадьбу
сыграли. Перед тем Макар Тихоныч послал
сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась
с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к
сыну,
с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так дело и протянулось до Пасхи. На возвратном пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали, что опился
с горя. Бог его знает, как на самом деле было.
— Молодость! — молвил старый Снежков, улыбаясь и положив руку на плечо
сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье на уме… Что ж?.. Молодой квас — и тот
играет, а коли млад человек не добесится, так на старости
с ума сойдет… Веселись, пока молоды. Состарятся, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?
Напрасно он называл себя ее
сыном, но она не верила, и спустя несколько времени просит он: «Позволь мне, матушка, взять сааз и идти, я слышал, здесь близко есть свадьба: сестра меня проводит; я буду петь и
играть, и все, что получу, принесу сюда и разделю
с вами».
Сначала все шло благополучно. Мы
с Энрико встречались несколько раз в коридорах и расходились, не глядя друг на друга,
с судорожно стиснутыми кулаками и челюстями. Но мне казалось, что на его лице
играет зловещая усмешка. Наконец началась и «Жемчужина Индии». Я представлял
сына раджи, Лоренцита — пленную индианку, Энрико, по обыкновению, палача.
О том, о другом поднималась еще беседа, — Толстой упорно сводил всякую на необходимость нравственного усовершенствования и любви к людям. В креслах, вытянув ноги и медленно
играя пальцами, сидел
сын Толстого, Лев Львович. Рыжий,
с очень маленькой головкой. На скучающем лице его было написано: «Вам это внове, а мне все это уж так надоело! Так надоело!..»
Сергей Андреевич подошел к стоявшему против церкви ветхому домику. Из-под обросшей мохом тесовой крыши словно исподлобья смотрели на церковь пять маленьких окон. Вокруг дома теснились старые березы. У церковной ограды
сын Сергея Андреевича гимназист Володя
играл в городки
с деревенскими ребятами.
Чемодановке, которая тогда принадлежала
сыну знаменитого военного историка Михайловского-Данилевского, Леониду, а этот дворянин имел обыкновение приглашать к себе проезжающих, угощал их и
играл с ними в карты.
Разрешенная тобой спекуляция
с капиталом твоего
сына была очень счастлива, купленные мною на его деньги бумаги поднялись в цене; я, кроме того, за последнее время счастливо
играл на бирже.
На днях
сын твоего хозяина
сыграл с ним дурную шутку.
И в это самое время, когда благородный старик, собираясь перейти в вечность, так великодушно прощал его, он
сыграл с ним злую шутку, представив ему за
сына своего чужого мальчика, взятого напрокат из подворья.
Чтобы разжалобить сильнее старика, он легко согласил мальчика, бойкого и плутоватого, из прислуги
с подворья, где квартировал,
сыграть роль его
сына, Владимира.
В том самом углу гостиной, где некогда притаившись любила
играть в куклы маленькая Лидочка, теперь тоже сиживал, окруженный игрушками, хорошенький белокурый мальчик
с блестящими черными глазами, восьмилетний
сын супругов фон Зееман — «Тоня», Антон Антонович II, как в шутку называли его отец и мать.
И ему казалось, что лучшее, чтò он может сделать теперь — это то, чтоб он
с своим величием, вследствие которого
сын его в бильбоке
играл земным шаром, чтоб он выказал, в противуположность этого величия, самую простую отеческую нежность.